И.С.Шкловский "Разум, Жизнь, Вселенная"| Оглавление | | | Воспоминания |
Воспоминания о Шкловском
Кандидат физ.-мат.наук К.К.Чуваев (КрАО)
Я познакомился с Иосифом Самуиловичем летом 1949 г., когда он стал сотрудником на полставки Крымской астрофизической обсерватории в Симеизе на горе Кошке.
Четыре года в летние месяцы примерно с июня по октябрь он приезжал в обсерваторию желанным и активным членом небольшого в то время коллектива сотрудников.
Еще тогда он часто говорил, что ему очень нравится дух, атмосфера, стиль работы в жизни обсерватории, которую тогда возглавлял Г.А.Шайн. Ему нравился вид на берег моря, на Ялту с зубцами Ай-Петри, горные дороги и тропинки. Позже и еще совсем недавно он говорил, что крымские годы были, наверное, лучшими годами его жизни.
Похоже, что для сравнительно молодых и совсем молодых тогда астрономов в Обсерватории те годы так же были самыми счастливыми.
По-видимому это объясняется в значительной степени характером и особенностями послевоенного времени. Совсем недавно блестящей победой Красной Армии закончилась война. Всем известна цена этой победы. Война уравняла всех людей нашей страны в смысле материальных условий жизни: жилья, питания, одежды и т.д. Она же научила быть внимательным к ближнему и приходить на помощь, если в ней кто-то нуждался.
Молодые астрономы, в том числе и Иосиф Самуилович, ютились в комнатушках (чаще всего не в одиночку), обстановка которых состояла из кроватки со скрипучей сеткой, столом или подобием стола, парой стульев или табуреток. Чайники и электроплитки не были обязательной принадлежностью "сервизов" этих комнат. Туалеты сотрудников так же не отличались изяществом. Первый раз я увидел Иосифа Самуиловича в синем фланелевом, видавшем виды, спортивном костюме. Брюки этого костюма он называл "штанами дралафу."
Питались тогда все чем придется и как придется. Поэтому летом, в воскресные дни, сотрудники, не обремененные семейными и домашними заботами, отправлялись к морю купаться, загорать и, конечно же, как следует утолить голод, наполнить желудок.
Иосиф Самуилович любил наслаждаться чебуреками на открытой площадке кафе в Симеизе, что примыкала или, может быть, в свое время была составной частью виллы "Ксении". С этой площадки открывался чудесный вид на Кошку, и именно отсюда сходство этой скалы с образом кошки было поразительным. Любил Иосиф Самуилович посещать и ресторан "Алупка". В Алупку и алупкинский парк мы также часто ходили на прогулки. Старожилы Симеизской обсерватории должны помнить, что одной из причин, которая влекла его в этот ресторан, был скрипач, который с пианистом на маленькой эстраде играли мелодии, доставлявшие ему большое удовольствие. Когда, как и на какой основе возникла эта музыкальная близость, я не знаю. Думаю, что они были совершенно незнакомыми людьми.
А в обычные дни бессемейные, да и некоторые приезжие семейные, астрономы питались в столовой, организованной на общественных началах. Поваром этой столовой (готовящей только обед), была Наталья Дмитриевна Козлова - жена механика обсерватории - Павла Тимофеевича. Можно легко сообразить, если сказать, что Наталья Дмитриевна с юмором говорила нечто подобное тому, что сегодня ей удалось накормить 20 (или 30) человек одним петухом, так как других продуктов ей для обеда достать не удалось.
Хорошо помню, как в те времена Иосиф Самуилович частенько говорил: "Люблю бычков я странною любовью". Речь шла о консервированных бычках в томате. По-видимому, эти бычки часто включались им в свое меню в обычные рабочие дни.
Такими были условия быта и жизни Симеизской обсерватории в те времена.
Теперь время сказать, и сказать с полной определенностью, что житейские невзгоды и неустроенность быта с лихвой компенсировались замечательным, хотя и небольшим, коллективом сотрудников обсерватории, перед которым стояла важная задача: строительство новой, большой, современной обсерватории. Оно уже велось в Бахчисарайском районе близ с.Мангуш (ныне Партизанское).
Астрономы довоенного времени Г.А.Шайн, П.Ф.Шайн, В.Ф.Газе, В.А.Альбицкий, С.В.Некрасова, Е.Ф.Шапошникова, а затем В.Б. и Е.К.Никоновы, конечно, внесли в науку разные вклады. Но все они были беззаветно преданными астрономии вообще и интересам Обсерватории в частности. Все они были по-своему интересными и цельными личностями. И, конечно, нельзя не упомянуть прежде всего о необычайном уважении, которое вызывал всеми своими действиями, поступками, манерой обращения с людьми, образом жизни бывший тогда директором Григорий Абрамович Шайн.
По мере расширения жилищного фонда коллектив обсерватории пополнялся Э.С.Бродской, Л.С.Галкиным, Э.Р.Мустелем, А.Б.Северным. Примерно в 1948 году в обсерваторию на постоянное место жительства переехали С.Б.Пикельнер и О.Н.Митропольская.
А с 1952 штат пополнился молодежью: В.Л. Хохловой, И.И.Назаровой (Проник), Г.С.Ивановым-Холодным, Э.Е.Дубовым и др.
Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что несмотря на большое различие в возрасте, характерах, положении, это был коллектив единомышленников, в котором молодежи было и у кого учиться, а астрономам старшего поколения - кому передавать свои знания и опыт.
Не последняя роль в формировании коллектива принадлежит и И.С.Шкловскому, но об этом несколько ниже.
Теперь, спустя более 35 лет после первой встречи с Иосифом Самуиловичем, хочется дать отчет в том, почему многие бывшие симеизские астрономы с большим уважением и признательностью относились к нему ранее и с таким же чувством вспоминают о нем сейчас.
В этой связи необходимо хотя бы кратко сказать о некоторых чертах его характера. Иосиф Самуилович был, несомненно, необыкновенно одаренной личностью с большой интуицией и фантазией. Он был большим ученым, работы и идеи которого известны всему миру. Важно, что идеями он щедро делился со своими сотрудниками и людьми, с которыми не соприкасался непосредственно в своей повседневной работе.
Многих поражала его блестящая память. Он часто помнил, кто, когда и в каком звании опубликовал статью по той или иной проблеме. Это касалось не только науки. В его памяти хранились не только сведения о крупных исторических событиях, но и множество деталей, касающихся этих событий, сведения о жизни и деятельности многих людей, в том числе тех, которые были незаслуженно забыты историей.
Поражал в нем, если можно так сказать, прагматический здравый смысл. Часто, казалось бы из совершенно общеизвестных фактов, он воссоздавал картину или модель, в рамки которых прекрасно укладывались на первый взгляд непонятные явления, касающиеся как вопросов науки, так и жизни общества.
Иосиф Самуилович любил и знал литературу. В частности, ему импонировал образ В.В.Маяковского, и он очень любил его поэзию.
Иосиф Самуилович обладал большим талантом художника. После него осталось много рисунков, беглых зарисовок, шаржей и т.д.
Вполне естественно, что столь многогранная одаренность Иосифа Самуиловича не могла не вызывать к нему симпатии, уважения многих, кому приходилось с ним близко сталкиваться по работе и в жизни.
Что касается времени пребывания Иосифа Самуиловича сотрудником Симеизской обсерватории, то (как уже говорилось) тогдашняя жизнь способствовала установлению между людьми простых и ясных взаимоотношений, проникнутых духом доверия, уважения и взаимопомощи.
Поэтому уважение и симпатии многих симеизских астрономов к Иосифу Самуиловичу не были односторонними. Они были обоюдными. С тех пор и до последних дней своей жизни он с теплотой и искренним интересом и участием относился к их делам и судьбам. В надлежащее время он мог дать хороший совет. А если ситуация требовала каких-то конкретных действий, то, в доступной для него форме, он действовал.
Незабываемыми останутся дни, когда, уже позднее, Иосиф Самуилович появлялся в КрАО в Научном. Обычно бывшие симеизцы собирались у кого-нибудь на квартире, и шли долгие разговоры на различные темы, в том числе и о былых временах.
Обычно сперва Иосиф Самуилович рассказывал (со своими комментариями) о последних научных новостях, а затем с большим интересом расспрашивал о научных делах в Обсерватории, о жизни своих старых знакомых.
В заключение этих не очень связных и беглых воспоминаний хочется сказать, что крымский период жизни Иосифа Самуиловича оказал, по- видимому, известное, а может быть и большое влияние на его дальнейшую научную деятельность. Он в полной мере узнал и почувствовал, что такое астрономические наблюдения (эксперимент) и какова цена достоверного наблюдательного результата. Не потому ли большинство его учеников являются астрофизиками -экспериментаторами?
Весьма вероятно, что именно сочетание таланта блестящего теоретика с глубоким знанием и пониманием астрофизического эксперимента позволили Иосифу Самуиловичу обогатить современную астрофизику работами, важность и значение которых получили высокую оценку и признание всего астрономического мира.
| В начало страницы |
Папа и наши любимые книжки
Кандидат физ.-мат. наук А.И.
Шкловская
(ОЯИЯЭ физики, Болгария; ОИЯИ, Дубна)
Сейчас мне уже совсем ясно, что мое присутствие в физике - явление наведенное. Родись я в другой семье, вряд ли моя жизнь была бы так нераздельно связана с Дубной, и с Болгарией - тоже. В школе из меня ясно проступал гуманитарий. Учитель по литературе, Степан Федорович Косов (Были тогда такие учителя) и домой приходил увещевал подавать документы на филологический или, на худой конец, в иняз. Папа высказался коротко и ясно: "Физика - королева наук, а ин.яз - институт квалифицированных невест". Это и решило мою судьбу. В дальнейшем он пытался сбалансировать мою гуманитарную природу, постоянно иллюстрируя собственным примером ту мысль, что хороший физик может прекрасно знать литературу и это утверждение не подлежит инверсии.
А знал он литературу действительно блестяще. Любознательным провинциальным еврейским мальчиком он "проглотил" и на всю жизнь абсолютно точно заполнил все прочитанное из многотомной "Всемирной литературы". Здесь дело не только в феноменальной памяти. Одаренный ясным аналитическим и рациональным умом, он обладал и редкой образной памятью, наделяя литературных героев жизненностью и своим собственным, конкретным, образным представлением. Его рисунки это иллюстрируют. Литературные персонажи восхищали его, он вживался в них, носил их образ в себе, не умаляя собственной индивидуальности. Я узнавала в нем и рыцаря Дон Кихота, и аббата Жерома Куаньера, и Сильвестра Бонара, и Фабрицио, и Очарованного Странника, князя Мышкина, и Мастера, и даже Акакия Акакиевича. Мне он читал книги всю жизнь. В самом раннем детстве - сказки Маршака, Андерсена, повести Гоголя, рассказы Сеттона Томпсона, позже открыл мне мир романтических путешествий, водителей фрегатов (любимый - Дюмон Дюрвин), Александра Грина, Леонида Бриосова, Константина Паустовского, благородных героев Стендаля, Гюго, Дюма. Прерывая мое запойное детское чтение он требовал пересказать ему в одной единственной фразе содержание всех четырех томов "Трех мушкетеров".
Тогда, в Крыму, на Кошке, где я провела с ним три долгих лета, у молодых астрономов кроме обычных их подначек и розыгрышей в ходу был своеобразный стиль вести разговор, употребляя лишь цитаты из романов Ильфа и Петрова. В те времена это занятие было не безопасным, являясь тестом не только на интеллигентность, но и на принадлежность к "своим". К незабываемым крымским впечатлениям относятся и блестящие импровизации на тему о возможной современной судьбе старых литературных героев, и инквизиторский блеск глаз за стеклами простых, круглых очков, когда он был не удовлетворен (увы - слишком часто!) моими ответами на вопросы из придуманных им же литературных викторин, по типу КВН.
Кем он был - астрономом, физиком, художником, писателем, психологом? - Да. А еще и артистом. Нет, он не был актером немого кино, как иронически он называл себя в последние годы, имея в виду судьбу Ч.Чаплина и считая, что компьютеризация и технизация практически сводят на нет индивидуальность в науке.
Читал он великолепно. Резкий его голос со множеством обертонов и неожиданных интонаций захватывал и увлекал не только меня и не только в подходящих для актера помещениях. Детская память высвечивает: то купе поезда на разъезде перед станцией Синельниково, где он читает "Сон Попова" Алексея К. Толстого перед заходящейся от смеха тучной дамой, женой ответственного работника, проводницей с черной бархатной розой на груди и мной, двенадцатилетней, то - во время ночных прогулок по верхнему, севастопольскому шоссе на Кошке под аккомпанемент цикад, слыша размеренные стихи Ярослава Смолякова, Михаила Светлого, Павла Когана. То перед изумленной маминой подругой, Лидией Федоровной, он декламирует картинно, как сам Маяковский, "Облако в штанах", то перед подъездом нашего Кунцевского дома, в ответ на реплику мамы, что тут поблизости читал Эдуард Багрицкий, начинает сходу читать его балладу о партбилете, жестами показывая, где этот билет хранился.
Невозможно представить себе семейную встречу Нового Года без чтения им рассказов Чехова, Аверченко или Гоголя.
С моими наездами в родительский дом связаны и мои литературные открытия, воспринимаемые как подарки. Он буквально тут же, с порога спешил обрадовать находкой, часто не всегда в подходящий момент (как я иногда думала) спешил прочитать ее сам. Так и слышу таинственное начало: "... Дул сильный ветер в Таганроге..." Это он дарит нам "Штруфиана" Давида Самойлова.
Вкус его был безупречен, хоть часто и не совпадал с общепринятым. Так, он очень любил рассказы Антона Чехонте, а пьесы Чехова воспринимал без восторга, обожал Анатоля Франца и издевался над моими эстетическими "пристрастиями" к Виржинии Вульф, Марселю Прусту, Джойсу, Кэрролу.
Физиологически чужда была ему индийская культура, божественные греки оставляли его равнодушным, к Шекспиру (за исключением сонетов) относился без пиетета, считал, что у Льва Толстого нет юмора, подозревал в Чехове скрытого антисемита, ну и много еще. Были у него расхождения в оценке писателей и с профессионалами - критиками: С.Н.Эйдельманом, Б.Сарновым, Ю.Карякиным. Трудно ему было скрывать свои чувства даже по отношению к литературным героям.
До сих пор не могу себе простить, как будучи с папой в Ленинграде отправилась со своими друзьями на товстоноговский спектакль "Смерть Тарелкина", оставив папу одного в роскошной академической гостинице на ул. Халтурина. Мы так славно гостевали там, и он никак не хотел нас отпускать в театр, предлагая всю пьесу Сухово- Кобылина перед нами самому сыграть наизусть. Тогда казалось, что впереди еще столько лет. Оказалось - меньше года.
Последние слова, услышанные от него, были пушкинские: "Я знаю век уж мой отмерен..." .
Какая была первая прочитанная им книжка! Не успела спросить. А вот последняя - знаю. Взял он с собой в больницу "Мост Людовика Святого" Торнтона Уальдера. И думаю - теперь знаю, почему...
| В начало страницы |
Доктор физ.-мат.наук Е.И.Шкловский (ИОФАН)
Мои воспоминания об отце отрывочны не по стилю изложения, а по сути, и не потому, что какие-то сюжеты, разговоры скрылись пеленой лет или смазались хаосом нашей пост-коммунистической жизни. Для меня отец был фрагментарен (в пространственно-временном смысле) и мозаичен (по характеру) и в детские, и в более зрелые годы. Тем не менее, его влияние на меня было весомым и во многом определяющим как в ориентации интересов в детские и юношеские годы, так и, если хотите, в мировоззрении.
Иосиф Самуилович в семье был не особо счастлив и по-своему труден. Одаренный, яркий, он с трудом находил понимание у домашних, и, может быть, поэтому в семейном кругу бывал часто отчужденным и холодным. Не будучи "домашним", отец "способствовал" тому, что в детские годы я гораздо больше тяготел к маме - женщине бесконечно самоотверженной, доброй и кристально порядочной, проводившей со мной и с сестрой времени гораздо больше, чем И.С.
Не вникавший в бытовые проблемы, казавшийся мне неуютным и часто злобным, отец определял необходимость своего вмешательства в дела моего воспитания удивительно точно и с большой эффективностью. Примеров мало, но все они ключевые.
Я рос довольно хилым ребенком, хотя и с неплохой моторикой. Видя это, отец определил меня в 1954 году в бассейн МГУ, благодаря чему я не только несколько развился, но и приобрел навыки в плавании.
Хотел бы обратить внимание на одну черту характера И.С. Отец совершенно не выносил серости и рутины. На мой взгляд, это одна из причин, почему он стремился под разными предлогами "сбежать" из дома, не блиставшего яркими личностями, то к "старикам"- историкам, то к знакомым литераторам, то к своим ГАИШевским, от которых он мог либо узнать последние новости, либо почувствовать себя в фокусе общения.
Его неистребимое желание быть лидером проецировалось на меня следующим образом. Он говаривал: "Ты должен быть первым в том деле, которым занимаешься". В связи с этим, и не усматривая во мне лидерских качеств в науках, отец искренне не мог понять: "как это ты проигрываешь сопернику одну-две десятых секунды" (в беге или в плавании). "Ну, сделай решающий рывок на финише, и будешь первым! Нет, не отцовский у тебя характер".
К моим спортивным успехам он относился очень ревностно и азартно. Помню, на втором курсе физфака он вытащил маму в манеж МГУ на зимнее первенство Университета по легкой атлетике (я был спринтером городского масштаба), и неистово в голос болел за меня во время моих забегов. В другой раз отец, опять-таки с мамой, пришли поддержать меня в эстафете вокруг МГУ. Вообще, если говорить о каких-то совместных с отцом мероприятиях и посиделках, то это относится в первую очередь к спорту. (И.С. был невероятно азартен в широком спектре бытия, и только чувство ответственности за семью спасло нас от бедствия. Он, конечно, очень любил и нас, детей, и маму, в которой ценил уникальный набор человеческих качеств.)
Отец очень переживал за судьбу и долготерпение простого русского народа и был вполне "советским патриотом". А лакмусовой бумажкой, на которой высвечивался этот патриотизм, был спорт, и в первую очередь "народные" его виды - футбол и бокс. Не дай бог, коллега, знакомый историк или литератор телефонным звонком прервет просмотр матча "нашей" сборной или "наших" боксеров: "Ты что звонишь, наши играют!" После окончания телетрансляции матча, не удовлетворившись моими комментариями, отец, как правило, звонил брату Геннадию и "отводил на нем душу".
Естественно-научные флюиды, существовавшие в нашем доме благодаря могучей личности отца, обилию книг по астрономии и физике, посещениям (хотя и не частым) нашего дома коллегами И.С., конечно, обусловили в последующем мой профессиональный выбор. Не последнюю роль в этом сыграла одна из просветительских бесед И.С. со мной, которая была посвящена новым в то время оптическим квантовым генераторам. Особенно поразила меня тогда (это был 1962 г. и я учился в 10 классе) успешная локация Луны с помощью лазерного излучения. Вероятно, и без той лекции я бы встал на путь физика - сработала бы цеховая преемственность (и мама, и сестра по образованию физики), но что касается выбора кафедры на 3 курсе физфака, то стимулированный отцом интерес к лазерам оказался решающим. (Надо сказать, что И.С. склонял меня в родную астрономию, но, убоявшись всю жизнь пребывать в тени отца, я отошел в физику.)
Я уже сказал, что конфликт между долгом и натурой выливался у отца в неистребимое желание "оторваться" от домашних. Его летние "прогулки" по Енисею, Телецкому озеру, реке Белой - примеры этих "отрывов". В русле этих же сюжетов и байдарочный поход по озеру Селигер. К тому времени я подрос, мне уже исполнилось пятнадцать (1960 г.), и у отца возникло желание испытать меня в деле.
То были незабываемые две недели прекрасной погоды, парного молока, озерной воды и удивительного состояния первооткрывателя, в котором я пребывал. (Во мне жили впечатления от прекрасной книжки "Водители фрегатов", романов Жюля Верна и "Затерянного мира" Конан Дойля, прочитанных несколькими годами раньше.) Отец не позволял расслабляться, и мы исплавали изрядно, побывав на многих плесах и протоках этого чудесного (увы, в прошлом) озера.
Как раз в ту пору в далеком Конго произошел переворот. (Название университета дружбы народов им. П.Лумумбы связано с тогдашними событиями в Браззавиле.) На обратном пути в Осташков, лишь только вычленив из "местных рыбарей" ленинградских интеллигентов- туристов со "Спидолой", И.С., истосковавшийся по политическим новостям, обрушил на них шквал вопросов: "Как там в Конго? Какова раскладка сил? Чего еще натворил Мобуту?" Всех и не помню.
Отец невероятно интересовался политикой, был жаден до новостей и досаждал домашним радиотеррором, пытаясь сквозь вой глушилок разобрать тот или иной "Голос". По его глубокому убеждению радиоприемник необходим для прослушивания зарубежного гласа. Разные там Буги-Вуги, к которым в период юношеского упадничества я был охоч, он совершенно не выносил, и делал по этому поводу замечания, полные сарказма и уничижительной иронии. В частности, смысл замечаний состоял в уравнивании интеллектуальных потенциалов сына и одной "филологини" из "Двенадцати стульев". Ну это, на мой взгляд, было слишком... На самом деле я с младых ногтей, опять-таки под влиянием И.С., интересовался "забугорными новостями", причем пытался придать этому занятию более тихий характер - путем прослушивания Би-би-си и Голоса Америки на языке- оригинале.
Кстати, и ликбез по основам диссидентства - также заслуга отца. Обладание правдой жизни по литературным источникам часто происходило в условиях жесткого прессинга, когда, к примеру, ставилась задача изучить "В круге первом" или "Раковый корпус" в течение одной- двух ночей. Иногда читки самиздатовских страниц велись всей семьей в параллельно-последовательном режиме, как, например, "Чонкина", которого отец принес "до завтра".
До чего же притягательно запретное чтение! Сейчас груды всего на книжных развалах. А тяги (к знаниям) нет. В стране побежденного (?) коммунизма пропала тяга...
Отец был очень эмоциональным человеком. В сочетании с талантом это не только завораживало окружающих, но и наносило И.С. непоправимый вред, особенно его здоровью. Порой его эмоциональность выливалась в трагикомическую форму. Вспоминаю, как в эпоху позднего Брежнева отцу в очередной раз отказали в поездке за границу. И.С. в тот раз особенно остро переживал. Гайки к тому времени уже слегка ослабили и многих уже стали туда "пущать". На волне ослабления "внутренних вожжей" и некоторого потепления в отношениях с Западом И.С. удалось съездить туда пару-тройку раз. В отчаянии отец написал письмо самому Генер